В детстве мы мечтаем, чтобы родители рассказывали нам все. Но повзрослев, смотрим на их внезапную откровенность совсем иначе. Нужно ли «дружить» со своими родителями и чем это чревато?
«Моя дочь — моя подружка», — слышу я от приятельниц, вырастивших достойных наследниц. Или: «Мой сын — самый надежный мужчина в моем окружении».
Это действительно счастье — сохранить отношения с детьми, несмотря на шторм пубертата, засуху всех ожиданий и хронический бардак на столе.Когда с детьми нет секретов — есть чем гордиться. А уж какая удача для детей заполучить по одному адресу заботу с горячим ужином и преданную дружбу, когда тебя готовы подстраховать на поворотах, смягчить удары, бескорыстно разделить радость успеха.
Но вот, как говорится, идут годы. И родители вдруг понимают, что с дочкой можно не только меняться нарядами и обсуждать ее бойфрендов и новую диету, а и поделиться сокровенным. Типа, а знаешь, у нас с отцом не все так гладко. Или: позвони мне срочно. Похоже, мы с твоей матерью разводимся.
С одной стороны, ребенок страшно горд. Его авторитет в глазах родителей (по крайней мере одного из них) вырос до луны. Можно сказать, с этого момента он наконец-то вообще перестал быть ребенком. Ему перебросили надувной мячик ответственности. Нет, от него пока не ждут решений, еще не надо принимать чью-то сторону. Ему пока просто рассказывают, как она непроста, эта лучезарная с его точки зрения жизнь.
А кому еще? Они же (дети) говорили, что лучше знают, что такое счастье и что чего стоит в этом мире. Они просили не лезть с советами — пусть теперь сами посоветуют что-нибудь умное. Вырастили добрых, смышленых, самостоятельных, они уже и зарабатывают, и собственных детей в бассейн водят. Они разбираются в жизни — и не рутинной, как у мамы с папой, а в новой, со свежими облегченными правилами, зашкаливающей инвариантностью, открытыми финалами. Так выслушай меня, дочь! Так вот что я тебе скажу, сын…
Мы не хотим взрослеть — ни с того ни с сего выходить за скобки модели, где родители — старшие
Отец моей знакомой написал мемуары. Попросил дочь отредактировать.
Не вопрос! Если бы мемуары не пестрели папиными амурными похождениями. «Папа, прости. Найди другого редактора. Я не хочу», — сказала дочь и удивилась своей реакции. Оказывается, мы не готовы, как говорил герой фильма «Я шагаю по Москве», к правде характеров.
Родители, конечно, имеют право на cбой программы. Но не наши родители. Наши — даны как день и ночь в единственной верной форме сопряжения — и глупо с их стороны нас в этом разубеждать.
Мы не хотим взрослеть — ни с того ни с сего выходить за скобки модели, где они — старшие, и становиться с ними на одну дребезжащую платформу. У нас уже полно своих обломов. У наc половина вагончиков в ремонте. Мы к вам как раз едем раз в год, чтобы заземлиться.
Я помню, когда мы жили в Украине, сирень распускалась рано и сразу, в начале мая. Как-то мы знали об этом определенном дне. Вставали с папой в пять утра. Долго шли в сторону реки. В диких зарослях ломали эту сирень, несли ее охапками, не видя друг друга из этих пахучих облаков. Мама просыпалась — а в доме лето! Даже фотография такая есть.
И так каждый май. И я помню эту сирень. И не хочу помнить ничего другого. Не мешайте мне. Я, может, и живу из-за этой сирени. А что будет, когда придет зима? Ведь родители — наша последняя связь с Дедом Морозом…
Свежие комментарии